«Шумел, горел пожар московский, дым расстилался по реке...» — строка из старинной народной песни напоминает о грандиозном пожаре Москвы 1812-го года
Очаги его возникли сразу после произведенных русскими войсками при отступлении в 15 точках города взрывов, откуда пламя быстро распространилось по линии отхода. Огонь охватил Арбат, Солянку, район близ Большого Каменного моста и Яузы…
Генерал М.А. Милорадович велел сжечь баржи с сеном на Москвереке и склады с провиантом в различных частях Первопрестольной. Лавина пламени дала нашим войскам возможность оторваться от противника. «…Все оные пожары, сказавшиеся днем в разных местах… при восставшем вдруг порывистом ветре соединились в один ужаснейший, и к полуночи вокруг Кремля ничего не видно было, кроме извивающегося в воздухе выше облаков пламени», — так вспоминал об этом очевидец.
По словам другого современника, «жители Москвы, храня честь народную, удалились в северные страны и оставили дома свои с имуществом на всесожжение и расхищение». И из 275547 жителей в городе осталось всего лишь около 6 тысяч.
Вскоре после вступления в город вражеских войск, «…через час, примерно, после нашего прихода начались пожары; конечно, полагали мы, какиенибудь грабители из наших же заронили по нечаянности огонь… Уж никак не могли и думать, чтобы народ этот был такой варвар — решился бы сжечь свою собственность и уничтожить один из лучших городов в свете», — сообщал один из оккупантов.
Многие очевидцы событий того года также были потрясены: «По всем улицам текли огненные реки; огромные здания с грохотом разрушались; ужаснейшая буря с ревом, срывая с домов целые крыши и большой величины горящие бревна, разносила их по воздуху на далекое расстояние». «Перед вечером случилась столь сильная буря, что человеку не можно было устоять на ногах; столбы, прикованные железом, и зонты на галерее сорвало, песок и щебень несло по воздуху, а искры, уголья и головни сыпали наподобие огненного дождя…»
Никакого полного сожжения Москвы, вероятно, не планировалось, хотя, затрудняя врагу тушение, граф Ф.В. Ростопчин и М.И. Кутузов приказали вывезти пожарные трубы, которые вместе с пожарной командой 2 сентября и отправились во Владимир. Впрочем, остальное оснащение для борьбы с огнем осталось в городе ввиду недостатка в транспорте.
Граф писал, что он «велел выпроводить из города две тысячи сто человек пожарной команды... Был также корпус офицеров, определенный на службу при пожарных трубах, и я не рассудил за благо оставить его для услуг Наполеона».
Пожары периода войны 1812 года — безусловно, одни из самых опустошительных в московской истории. Направление сплошь выжженных улиц распознавалось потом лишь по торчавшим из развалин печам, трубам и уцелевшим церквям. До этого бедствия в городе было 9158 домов, из них 6584 деревянных. Сгорело 122 церкви из 329, и 6496 домов. Уцелело всего 2555 домов, а из лавок и магазинов — их было 8520 — лишь 1368.
Очевидец писал: «Пламя объяло всю Москву, слилось, клубилось и все пожирало без изъятия; воздух наполнился несносным смрадом. Ночь от пламени была светла как мрачный день».
В древней русской столице не осталось ни единой нетронутой пожаром улицы, исключая, пожалуй, лишь Кузнецкий Мост, дома которой отстояли от пламени сами французы, охраняя (по распоряжению коменданта оккупированного города маршала Мортье) лавки и имущество ранее прибыльно торговавших, а теперь здесь только проживавших, до поры до времени соотечественников…
До сих пор трудно судить о мере участия жителей в поджогах города, хотя в документах упоминаются случаи, когда они сами палили дома, магазины и иные здания, не оставляя их ненавистному врагу. Чтобы не отдать сделанных ими экипажей, например, каретники Каретного Ряда дотла сожгли собственные лавки и поспешно отобранные захватчиками кареты — «…многие из генералов и офицеров отправились в Каретный Ряд, где были главные магазины экипажей, выбрали и отметили своими именами то, что каждому понравилось. Владельцы лавок, с общего согласия, чтоб не быть поставщиками своих врагов, зажгли магазины».
Некоторые жители были расстреляны врагом по обвинению в умышленных поджогах. Так, перед стеной Высокопетровского монастыря французы расстреляли 13 россиян и повесили «на фонарных столбах с надписью, что казнены за произведенное ими зажигательство Москвы». Перед церковью Косьмы и Дамиана в Шубине также расстреливаемые французами «зажигальщики» «невинно подпавшие сему бедственному жребию, молясь с пролитием слез пред изображенною снаружи на церковной стене иконою Спасителя, смерть претерпели». Очевидец отметил, что «…перед казнью каждый старался протискаться вперед, чтобы первым принять удар. С видом полного спокойствия они крестились и падали под пулями солдат…» Повинны в обращении города в пепелище и сами, превратившиеся в толпу пьяных мародеров и разнузданных грабителей, солдаты «двунадесяти языков» (среди которых, кстати, тоже отмечены расстрелы именно за поджоги), хотя бесспорно и то, что данные пожары тушились силами французских и других союзных им войск.
После ухода врага современник написал: «А в дыме пожарном наступала ночь гробовая, предвестница могильного жребия нашествия. Изредка мелькали в окнах огни, вился дым из развалин пожарных, где в глубине рвов и погребов укрывались и обогревались страдальцы московские у истлевавших костров. Огни сторожевые пылали на улицах. В домах уцелевших не смели и не умели производить отопления обыкновенного. При исполине нашего века, при созидателе и разрушителе царств земных (то есть Наполеоне — Н.Р.), некому было в Москве чистить трубы. Так быстро разрушается быт человеческий и так трудно его устраивать!»
